История о взятии Соловецкаго монастыря. Часть 2

«Но понеже – продолжает дальше автор – случается домом великим от домашних развращатися: случается и исполинам храбрым от приближающихся умерщвлятися; случается градовом крепким и необозримым от своих соплеменников предаватися».

Тоже случилось и с монастырем Соловецким. Один монах, именем Феоктист, вышед ночью (8-го ноября) из обители, решился предать своих единомышленников. Придя к воеводе, он объявил ему, что в монастырской стене есть проход из сушильной палаты, через который носили прежде воду в эту палату. Когда старцы затворились в обители; калитку эту они заложили кирпичами, но не слишком крепко. Феоктист обещал без всякого труда взять обитель: воевода согласился и дал ему 50 стрельцов. От дня Рождества Христова до 29-го января, ходил Феоктист с этими воинами к тому лазу, но не мог улучить времени, чтобы сделать что-нибудь решительное: ночи стояли во все это время необычайно тихия и светлыя. В пятницу с вечера (28-го января) [10] 1677 поднялась страшная буря; на монастырь повалил густой снег; наступал непроглядный мрак, а за ним и глухая полярная ночь. Сотник Логин, назначенный на этот раз главным досмотрщиком над караульными по стенам, заснул и спал крепко. Некто пришел к нему и будил его, говоря: — Логин, возстани, что спиши? Воинство ратных под стеной града и в граде будут скоро. Воспрянув от сна, Логин осмотрелся и, не видя никого, перекрестился, снова лег и заснул. Во второй раз послышался ему тот-же голос: — Логине! Возстани! Что беспечно спиши? Се воинство ратных во град входит. «Возбнув-же и перекрестився», Логин думал, что это хочет быть и в явь ли все это творится или только соблазнительный сон. Зная-же, что стражи зорко творят свое дело: он снова лег и уснул и снова в третий раз слышит голос, будивший его и бранивший. Голос повторял: — Логине! Возстани! Воинство ратующих уже в град вниде! Скоро собравшись и дрожа от страху, Логин побежал к стражам и, увидевши всех на своих местах и найдя под стенами все тихо, пошел к старцам и разсказал им явление. Старцы испугались, разбудили остальную братию: стали петь молебен, а затем полунощницу и утреню «по чину». И так-как на то время было еще глубокое утро и густая тьма лежала над монастырем, то старцы снова разошлись по кельям. В последний час ночи, когда уже занималась («заводилась») заря и новые стражи пришли на место старым – «предреченный» предатель (то есть Феоктист), вынул из окна, при помощи железных ломов, кирпичи (плинфы), и пропустил таким-образом одного за другим, всех 50 стрельцов. Стрельцы эти отбили замки и отворили городские ворота, куда вступило все наличное войско Мещеринова. Стражи, услыхавши шум и говор на стене, бросились было к защите, но, видя войско, разсыпавшееся по стенам и в воротах, ужаснулись и ничего уже не могли сделать . Напрасно самые храбрые из них, Степан и и Антоний, в числе тридцати человек, решились противодействовать напору осаждавших: все они были изрублены в святых воротах. Бой продолжался не долго. «Старцы-же и прочие слуги и трудницы» бежали в свои кельи и там заперлись. Воевода, не входя в обитель, послал туда своих сотников просить и увещать иноков, чтобы они ничего не боялись, выходили бы из келий, обещая ничего не делать с ними («и клятвою крепкою свое обещание печатствова»). Старцы, поверив на слово, вышли на встречу с честными крестами и святыми иконами, но воевода кресты и иконы велел отобрать, монахов и беглецов развести по кельям и оставить там под караулом; сам-же, вернувшись в стан свой, велел привести к себе главного сотника Самуила и спрашивал его: — Пошто сопротивлялся самодержцу и воинство от него посланное отбивал от ограды?Не самодержцу аз противился – мужественно отвечал на это Самуил, — но за отеческое благочестие и за святую церковь мужествовах и хотящих разорить преподобных отец, поты, не пущал во ограду. Разгневанный воевода приказал бить Самуила пястицами до тех пор, пока несчастный не пал под ударами. Труп Самуила бросили в ров. За Самуилом потребован был архимандрит Никанор («иже от старости и трудов молитво-предстояния многолетних, ногами ходити не можаше»). Его привезли на небольших саночках. Воевода обратился к нему с теми же вопросами: — Чесо ради противился Государю? Чесо ради, обещавшись увещать других к покорности, не только приступил обещание, но и сам с ними на сопротивление царю согласился? Зачем царское войско не пускал в обитель и хотевших войти отбивал оружием? На это старец отвечал: — Самодержавному Государю не только не противлялся, но даже и не мыслил когда-нибудь сопротивляться, ибо научился от отцов больше всего оказывать царям чествованья, как учил сам Христос: воздавать кесарева кесареви, и Божия Богови. Но как вновь внесенныя уставы и «новшества» патриарха Никона не позволяют соблюдать божеские неименные законы и апостольския и отеческия предания, то и удалился из мира и убежал из вселенной в морской оток. Здесь в «стяжании преподобных чудотворчев» поселился, желая руководствоваться их правилами и уставами и ходить по их же стопам к благочестию. Вас же, пришедших растлить древлецерковные уставы, обругать труды преподобных отец и сокрушить богоспасительные обычаи, в обитель праведно не пускали. Это и тому подобное говорил Никанор. Свободная речь, твердый голос, смелый взгляд старца раздражали воеводу. Мещеринов начал ругаться и укорами своими довел до того Никанора, что тот отвечал ему: — Что ты величаешься, и что ты высишься? Не боюсь я тебя, ибо и душу самодержца в руке своей имею. Мещеринов от последних слов окончательно пришел в ярость: он вскочил со скамьи своей и начал бить Никанора тростью по голове, по плечам и по спине. Бил его до тех пор, пока не выбил последние зубы, а затем велел привязать его веревкой за ноги и влачить со смехом и ругательствами за монастырскую ограду («мера влачения яко полноприща»). Там Никанор брошен был в ров в одной сорочке, с разбитой о камни и лед головою. Целую ночь мучился страдалец, борясь с морозом и ранами; на утро, перед рассветом, испустил дух: «изыдя, как прибавляет автор, от тьмы настоящего жития в немерцеющий и присносущный свет; от глубокаго рва в превысочайшее небесное царство». Теми же вопросами и угрозами встречает Мещеринов и соборного старца Макария. Тоже и почти теми-же словами отвечает старец этот воеводе, как отвечал ему архимандрит Никанор. Ответом Макария, «яко стрелою», был поражен воевода, и вскочивши с места, «руками своими бия блаженнаго немилосердно по голове и по щекам, а потом и палкой толико, елико изнемощи биющему». Никанора и Макария тем же путем и со связанными руками стрельцы утащили на морской берег и положили на смерзшемся льде. Здесь, от холоду и ран, «страдалец от студености временнаго жития к безсмертнаго царствия блаженнейшей весне прейде». Вслед за тем Мещеринов продолжал суд и казни. «Истязав Хрисанфа – древорезца хитраго и Феодора, живописца мудраго, со учеником Андреем, воевода повелел смертию лютейшею казнити: руци и ноз им отсещи, также и самыя главы отрезати». Наконец выведены были из-за караула 60 человек монахов и бельцов. Все они, в свою очередь, были преданы смерти и казни: иных воевода велел повесить за шею, других за ноги, «овыя и множайшия междоребрия острым железом прорезавшее и крбком продевши – на нем обесити каждаго на своем крюке. Блаженные же страдальцы (свидетельствует далее автор), с радостию выи в верх вдеваху; с радостию нозе свои к небеси тещи уготовляху; с радостию ребра на прорезание доюще и широчайше прорезывати моляху». Таким образом казнено было 12 человек. «Иные же от отец зверосердечный мучитель, за ноз вервию оцепивши, к конным хвостам привязывати повеле и безмилостивно влачити по оттоку, доднеже души испустят» — прибавляет далее автор и свидетельствует, что Мещеринов не пощадил даже больных и престарелых. Найдя их твердыми в древлецерковных правилах, воевода приказывает связать подвое спинами и вытащить на морской берег, в одних свитках и во время лютаго и нестерпимаго мороза. Здесь на льду сделана была прорубь (иордань), но не просеченная насквозь. Вся эта прорубь была наполнена больничными старцами (числом до 150); в нее пропущена была вода и все мученики таким образом, примерзая ко льду, «конец жития примаху». Всех пострадавших во все время казней автор насчитывает до 400 человек «или до пятисот, яко же неции глаголаша». Казни прекратились. Воевода остальных уже не хотел предавать смерти. Из них вытребован был только один Дмитрий, кричавший со стены. Теже слова, что государя царя нет уже в живых, повторил Дмитрий и перед лицом воеводы. Воевода велел посадить его вместе с прочими в тюрьму, примолвив: «посмотрим, как сбудется твое пророчество». Дмитрий, вскоре освобожденный из под присмотра, отправлен был в ссылку в Мезень, но не доехал до этого города и от множества ран умер в дороге. Вслед за Дмитриевой ссылкой начались и другие ссылки в отдаленные русские города и по ближним тюрьмам. Монастырь опустел; но много трупов висело кругом стен, много валялось на земле по морскому заливу. Мещеринов, окончивши казни и «обреет время, нача грабити вещи монастырския, даже и до икон святых дерзаше». Против такого насилия возстал инок Епифаний, бывший казначей монастырский. Воевода поступил с ним круто: ключи от казны и сокровищ отнял силою, а самого Епифания предал такой же казни, как и прежних; велеши вытащить его на морской берег и там заморозил [11]. Новый царь московский Феодор, услыхавши о неистовствах и грабежах Мещеринова, поспешил отозвать его в Москву («безчестно взятии»). «И тако оный мучитель немилостивый распудитель святыя киновии, зверокровный лютейший кровопролитель, ругательно и железоносяще к царствующему груда свезен, и помале времени от суда земнаго к небесному, неумытному восхищен, мучительных и кроволиятельных прегорчайших плоды сияний пожинати». — И что же? – спрашивает затем автор: этот второй Иуда – виновник страшнаго кровопролития – без наказания, без отмщения умер? Не сбылось над ним слов священнаго писания : «непредавай мя тебе – болий грех имать?»«Ни како же! отвечает сам за себя автор: но якоже множайшую сотвори злобу, тако множайшее и томление получив»; и подтверждает слова свои сообщением следующаго факта: «По взятии монастыря посылается на приказ на Вологду и попущением Божиим в неискусен ум предався: впаде в страсти нечистыя – в скверны блуднаго разлияния; по сем впаде в болезни струпнаго прокажения: все-бо тело окаяннаго от главы и до ногу лютым гноем кипяше. Таковым тяжким мучением, толикими нестерпимыми струпоболии зла томим на многа времена – и зло испроверже презлейшую душу свою от временнаго к бесконечному мучению немилостивно взяся». Но – возвратимся и мы, в след за автором «к предлежащему течению повестнаго пути». Тела убитых и казненных лежали на земле очень долго: по случаю холодов и поздней весны неповрежденными и по случаю неполучения царского указа непогребенными. Когда получен был последний, все трупы, валявшиеся на льду, по берегам залива, и висевшие на столбах собраны были вместе и погребены в одной из ям, выкопанной на морской луде (острове), так называемой Женской Корге, не подалеку от островов Соловецких. На этом автор заканчивает фактическую сторону своей истории и, верный основной мысли поучения и возбуждения сочувствия к страдальцам, переходит к известной рутинной форме выводов: не скупится на риторическия украшения, не стесняется прибегать к суеверным толкованиям самых простых обыденных явлений и не боится подводить самыя смелыя и невероятныя заключения. В одном месте он говорит, что причиною, побудившей начальствующих над монастырем к погребению гниющих трупов, были сонныя видения. Убиенные пришли к начальникам и говорили: «если хотите, чтобы лед растаял – соберите наши тела и предайте погребению; до тех пор, пока трупы наши будут лежать сверху земли и льда – лед не растает». Когда же совершено было погребение – весь лед и снег исчезли. В другом месте автор уверяет, что и в весеннее время «и в горячайшия солнца печение» тела убитых пребывали нетленными, как бы живых и спящих. По поводу населения опустелаго монастыря новыми монахами из разных русских монастырей, автор окончательно приходит в пафос негодования и говорит: «вместо древних оных и доброделельных отец новые мниси в стяжание преподобных чудотворных собрашеся; вместо благоговейных – неблагочинии, вместо трезвенных – пьянстволюбивии; вместо целомудренных – оплазливии; вместо боголюбивых и пустыннолюбивых отец – мир и житие мира сего любящие; вместо общежительных – всяк свое имение притяжающие человецы». «Отовсюду – продолжает он далее – в киновии умножишася мятежи и безчиния; умножишася по келиям особоядение, варения и раждающии пьянство – питийсодержание. Оставляются яже на пениях молитвословия, исполняют кликов безчиния, яже учащение празднословия, срамословия и лаяний неподобных взношений: яже табаки держания и табакопития и прочия неблаголетныя обычаи и деяния». Продолжая далее и в таком же духе и тоне свое повествование, автор заключает свое сказание собственно об осаде Соловецкаго монастыря следующими словами: «Мы же любопрепарательное оставивши о оставших отцех соловецкой киновии в мале повествование и пристанищу отишия лодийцу словесе ниспустившее: — успокоимся». Автор ниспускает лодийцу словесе в пристанище опишия и успокаивается только для того, чтобы в последующем рассказе поведать дальнейшую судьбу тех из Соловецких старцев, которые стояли за древнецерковное благочестие и которые уцелели от казней Мещеринова; но упускает из виду еще одно важное обстоятельство, о котором говорит летописец Соловецкий. Правительство московское, усмиривши соловецкое возстание, само окончательно не успокоилось. Оно целый год держало в монастыре 300 стрельцов из разных городов с начальными людьми, боясь новаго, возстать могущаго, мятежа. В это же время стольник и воевода Владимир Волконский, при помощи дьяка Алмаза Чистаго, отписывал за монастырь волости.

[10]. Здесь оба сличаемых нами автора противоречат: Соловецкий летописец относит событие взятия монастыря к 22-му числу января. Феоктисту помогал в деле прохода через калитку майор Келен – начальник отряда.
[11]. Далее у автора отступление от повествования, ради рассказа о смерти царя Алексея «в самую неделю блуднаго за седмицу до разорения киновен». Перед смертию царь, по свидетельству нашего автора, несколько раз посылал просить патриарха Иоакима, позволить ему отозвать от монастыря Соловецкое войско. Патриарх на троекратную просьбу царя не соглашался. Когда предсмертныя болезни царя умножились, он, не спросясь никого, отправил прямо от себя гонца к Мещеринову. Но, воевода, взявши монастырь и совершивши казни, успел уже отправить своего гонца в Москву. Оба эти гонца, царский и воеводский, встретились в Вологде и оба возвратились в Москву. «Егда – пишет автор – воевода кровавую оную соверши богонеугодную жертву, тогда в осмый час того дня государь царь своего царствия скипетр, оставляет власть миродержания и смертию от сего жития умирает».

admin 09 Ноя 2013 18:22 Соловки No Comments yet RSS лента комментариев

Написать комментарий