История о взятии Соловецкаго монастыря. Часть 1
Как странно порой оказываются связанными между собой совсем, казалось бы, изначально несвязанные вещи. В сентябре 2011 года мы опубликовали статью «Истоки раскола глазами историков», а в ней нашлось место для Афанасия Прокопьевича Щапова, казанского историка – исследователя раскола, и нападению на Соловецкий монастырь, что случилось в 1854 году, рассказ о котором дошел до нас благодаря Е. Поселянину и его «Повести о том, как Чудом Божиим строилась Русская Земля».
А в апреле этого года нам удалось привести на блоге отрывок из путешествия на Соловки, на мой взгляд совершенно великолепного литератора и удивительного путешественника Сергея Васильевича Максимова – «Год на Севере». И вот на днях совершенно неожиданно у меня на руках оказывается небольшая по формату книжка 1861 года издания «Рассказы из истории старообрядчества по раскольничьим рукописям, переданные С. Максимовым».
Не удивляйтесь, это вновь наш, теперь уже старый знакомый, Сергей Васильевич Максимов «руку приложил». Да, не просто «приложил», а привел наполовину в подлиннике, а наполовину в своем пересказе, со своими размышлениями старые старообрядческие источники. Их всего восемь – этих рассказов, от первого – «Повесть о житии и жизни преподобнаго отца нашего Корнилия, иже бысть на Выгу реце близ озера Онега» до восьмого – «Самосожигатели на Мезени». Не думаю, что удастся мне осилить все рассказы, но, что сумеем, то и сделаем. Давайте начнем, и, поскольку мы заговорили в очередной раз о Соловках, то самое время нам остановиться на рассказе шестом «История о взятии Соловецкаго монастыря». И вот что интересно: с одной стороны Сергей Васильевич вовсе не сторонник старообрядчества, а старообрядцы в его рассказах так и фигурируют «раскольниками», как того требуют идеологические каноны господствующей церкви, а, с другой стороны, откуда в них явного и совершенно непроизвольной, возможно, симпатии по отношении к старообрядцам? История о взятии Соловецкаго монастыря. «Как древний творец Омир много труда положил для того, чтобы описать начало и разорение города Трои и восхвалить мужей исполинов, положивших жизнь свою за отечество; — так точно и мы постараемся разсказать историю, но не города, знаменитого твердостью стен и крепостью духа обитателей, но монастыря свята и пречудна, его же яко начало свято, избранно и боголюбезно, тако жительство христоподражательно, преподобно и боголюбезно». Так издалека и витиевато начал Андрей Мышецкий свой приступ к описанию Истории о запоре и о взятии Соловецкаго монастыря. Мы не будем подстрочно следить за его сказанием, готовые на этот раз оставить за собою только одно право: — обнародовать те события из этого дела, которыя были (по каким бы то ни было причинам) пропущены всеми историками не из раскольников. Автор этой «Истории», не стесняясь во многих местах прибегает к самым замысловатым и мудреным риторическим украшениям, во всех остальных приводит факты, полученные им из первых рук и в первые месяцы после описываемых им событий. Мы не имеем права отказать ему в правдивости многаго, им сообщаемаго, тем более, что имеем под руками описание того же события, сделанныя противниками раскола. В то же время не обязываем себя идти за автором в сторону от фактов, группирующихся около описываемого им события. Андрей Мышецкий, в подражание Гомеру и с образца Илиады, ведет свое повествование от времени основания Соловецкаго монастыря. На этом месте мы не останавливаемся ради крайней известности сообщаемых фактов. Далее автор восхваляет всех тех Соловецких монахов, которым могли сочувствовать защитники старой веры. Это место мы относим в особую статью, а теперь прямо переходим к тому времени, когда вновь исправленныя патр. Никоном и отпечатанныя в Москве церковныя книги получены были в монастыре Соловецком. Это было в 1656 г. Патриарх Никон уже находился тогда под гневом царским. Старцы собрали собор; книг не приняли; посланным дали ответ, чтобы они возвратились назад, но архимандрит Илия «муж довольнаго разсуждения» советовал разсмотреть в книгах разницу и несогласия. Старцы послушались: книги были отданы на рецензию знающим, но для службы не употреблялись. Между тем Илия умер, и на его место поставлен был Варфоломей. При нем в монастырь стали стекаться с разных сторон все те, которые сочувствовали делу противления Никоновым реформам и между прочими пришол, в 1666 г., в Соловки, на покой, бывший архимандрит Саввина монастыря и царской духовник Никанор. Между-тем дощол слух о деле Соловецких монахов до патриаршаго наместника и других архиереев. «Сии языки поострившие неправедно на праведныя, подходят, царя клевещут, возжигают гневом, воспаляют самодержца». Царь посылает указ, чтобы взять архимандрита в Москве. Старцы собрали совет, решившись написать к царю молитвенное прошение, «да ослабит им по отеческим уставам во обители жити», извещая пред Богом, что никогда не смеют принять Никоновых новопреданий и что – если и гнев царский разжется на них – готовы не только терпеть нужды и скорби, «но и кровопролитием и главоположением своим вси единомысленно со всеусердным желанием готовы печатствовати». Челобитную эту старцы отправили к царю с соборным монахом Александром Стуколовым, упросивши в то же время ехать вместе с ним и Никанора, бывшего духовника царскаго [1]. Посольство было неудачно: царь не только не хотел послабить желанию монастыря, но даже не прочел и послания [2]. Никонора, ласками, увещаниями и страхом, прибывшие на это время в Москву вселенные патриархи успели склонить на свою сторону и «клобук греческий рогатый на главу его возложиша». Никанор, вместе с архимандритом Варфоломеем и Иосифом, отправлены были в Соловки для увещания покориться царю, принять новоисправленные книги и архимандрита, вновь назначеннаго, Иосифа, бывшаго прежде строителем Соловецкаго подворья в Москве. Старцы приняли посланных с подобающей честию, но от требований их отказались, говоря, что все единодушно желают лучше умереть, нежели изменить отеческим преданиям [3]. Варфоломей и Иосиф отправлены назад в Москву, а Никанор остался в монастыре, ибо «смиренно прощение отцем принесе». Вместо Никанора отправлен был в Москву соборный старец Герасим Фирсов «яко муж в святых писаниях, тако и во внешном наказании зело искусен». Фирсова, в Москве, духовные власти до царя не допустили, но на пути («яко известия глаголют»), как Филиппа-митрополита задушили. Между-тем царь не переставал посылать в Соловки для увещания многих духовных лиц просьбами, ласками, обещаниями. Тоже делал и митрополит новгородский. Царь Алексей наконец решился действовать силою. В киновию [4] Соловецкую отправлен был воевода Игнатий Волохов с сотнею стрельцов. С ним поехал и вновь назначенный архимандрит Иосиф. «Отсюда отцем Соловецким подвиг натружнения наста» – добавляет автор. Предложено было на двое: или покориться ради «привременныя сладости жития», или «смерть горчашую получити». Старцы, в соборной келье, собрали всех наличных монахов, объявили им царский гнев и решение воеводы и советовали «крепкодушным» мужам остаться в монастыре, немощным же и «страшливым сердцем к брани», съехать на берег (таких оказалось мало). Всех же, решившихся стоять в монастыре за старую веру, насчитывалось до 1500 человек. Все они отказали Волохову на требование его покориться и заперлись в монастыре 1667 году [5]. Воевода с войском стоял под монастырем четыре года. Весною он становился под монастырь, летом жил на острове Заяцком, а осенью переезжал на берег в Сумской острог, «велие утешение и нужду и скорбь монастырю творящее»: не дозволял никому выходить из монастыря, выходивших велел хватать и, различно мучивши, предавал смерти. Таким образом пойманы были: Иван Захарьев, бывший Соловецкий писарь, пустынник Пимен и ученик его Григорий. На них донес воеводе какой-то крестьянин; воевода послал стрельцов разыскивать место их уединения. Стрельцы нашли Пимена, Григория и Ивана Захарьева, связали их и привели к воеводе в Сумской острог. Воевода сначала увещал их «многим ласканием и обещанием чести и богатства, такде грожением и прещением мучений», но ни в чем не успел. Разгневанный, он посадил их в острог, где они и пробыли целый год «дручими гладом и жаждою и прочими томительными озлоблении». Тоже самое и в тоже время терпели в Кандалажском монастыре два других монаха – Сила и Алексей. К ним Иоанн отправил письмо, в котором хвалил старые уставы и порицал новые. Письмо это «погрешением носящего» было обронено, найдено и передано воеводе. Прочитавши письмо воевода «зело разгневася и от самодержца чрез писание власть прием», — начал мучить Захарьева. Сначала изломал ему руки встряскаю, потом бил его кнутом, затем велел поджигать тело его на огне и наконец «от сожженнаго толико тела ребра клещами разженными извлачити повел». Но и тогда воевода не насытился – прибавляет автор: остригши на голове Захарьева волосы, приказал лить на темя холодную воду, в течение нескольких часов. Двое суток продолжались эти истязания. На третий день воевода приказал страдальцу отрубить голову, «в субботу по пятидесятнице в небесное субботство стратотерпца главо-усечением предпосла». Некоторые Сумляне собрали было деньги, приготовили гроб и «погребильная», принесли икону Богоматери, чтобы похоронить Ивана с Честью, но воевода им не позволил; труп, обернутый в рогожу, стрельцы закопали в земле без пения и молитв. «Се первый плод, говорит в заключение автор – и добрейший или истие рещи грозд сладчайший Соловецкаго монастыря преподобный отец всесвятейшаго винограда в точиле мучений изгнетишийся на божественнейшую вечерю ко всех царю и Богу принесеся». Когда же воевода позвал к себе Пимена и велел его раздеть и когда все увидели, что тело старца было обложено тяжелыми железными веригами – воевода устыдился; наказаний не продолжал и даже, продержавши Пимена вместе с учеником некоторое время в тюрьме, отпустил потом снова в пустыню. Вскоре после этого события из монастыря вышли еще трое: Дмитрий, Тихон и беглец Иов, которых также схватили, посадили в тюрьму и неоднократно пытали до того, что они все трое в скором времени умерли и были погребены рядом с тем-же Иваном Захарьевым. Но возвратимся к Соловецкой обители [6]. Воевода Волохов, простоявши перед монастырем неполных четыре года, взят был к Москве, а на его место с тысячью новых стрельцов прислан был полковник (голова московских стрельцов) Климент Иевлев, «человек лютый и немилостивый». Он отобрал всех коров и лошадей, сжег дрова, снасти, мережи, невода и все запасы, сделанные монахами и сложенные вне стен монастырских, а вместе с тем и все келии, расположенныя кругом обители. «Все неблагий он безчеловечно сожже, но и мзду за сие от Бога немедленно прия: поражен бысть язвою согнития и червей воскипением». Страдая цынгой, Иевлев выстребован был к Москве [7] где вскоре и умер, а на его место прибыл под монастырь (с 1,300 свежаго войска) Иван Мещеринов – стольник и воевода «лютый мучитель, иже пришед под киновию с многими стонобитными хитростями всяку кознь, всяко умышление к разорению киновии через два лета показа» (Иевлев стоял под монастырем тоже два года). Мещеринов все лето стоял под стенами киновии; на зиму съезжал на берег, но монастырю сделать вреда не мог. Старцы «видящее самодержца от архиереев на гнев и ярость весьма воспалена, помощи и милости человеческия весьма отчаевшеся, к единому Владыце и Богу прибегаху, больше молитвами и слезами и дненощными молитвостоянии вооружахуся и молитвенными противу ратных стреляху стрелами». Установлено было петь по два молебена в сутки и решено, во чтобы-то ни стало, не пускать московскаго войска в монастырския стены. В последнем решении осажденные не ослабели и на то время, когда между ними началась цынга и иные постригались, ради близости смертнаго часа, в монахи, иные принимали схиму и, причастившись, умирали (таковых насчитывает автор до 700). Мещеринов, между-тем, продолжал стрелять в монастырь из пищалей и пушек: одно ядро, улучивши в окно, попало в образ Спаса, находившийся в алтаре. На третий год Мещеринов велел всему войску зазимовать на острове и тем причинил монастырю еще большие невзгоды: «повеле хитрецам три гранатныя пушки от древа соделати и множество порохом начиненных ядр вмещающия: ова бо из них 190 ядр, ова же 290, ова же 390 ядр вмещающее быша». Пушки эти – по сказанию автора – успеха не имели: одно ядро (пущенное из первой) разсыпалось, не долетевши до стен монастырских; другое (пущенное из второй пушки) разорвалось, перелетевши монастырь, в пустыне. В третий раз ядра, брошенныя из третьей пушки, восходя на высоту, устрашили всех осажденных «елико презельным стремлением, толико необычным шумлением, яко врани стадом парящее». Возлетевши на высоту прямо над церковью Спаса, ядра эти «скрежетанием шума и клокотанием огня и жупела» привели всех в страх и уныние. Все ожидали конечной гибели и утверждались в этой надежде по мере того, как ядра достигши высоты, быстро устремились к низу. Они уже были недалеко от крестов соборной церкви, как «внезапу дух некий дуну от церкве – и расточи оных, вне монастыря, окрест оградныя стены обители». Только три ядра упали середи двора: одно у хлебопекарни, другое – в другом месте, и третье у самой гробницы или часовни преподобнаго Германа. — Когда ядро у гробницы чудотворца Германа разорвалось (разсказывал потом братии один монах, зажигавший на то время свечи в Германовой часовне) – я видел «очезрительно» столетняго старца, вошедшаго в церковь. Старец был мал ростом. Подойдя к священным ковчегам, он возопил: «Братия Зосимо и Савватие! Возстаньте! Идем к праведному Судии Христу Богу нашему – суда праведнаго на обидящия ны просити, которые нам покоя и в земле дати не терпят!». Преподобные приподнялись в раках своих, сели и ответствовали: «Брате Германе! Иди почивай: прочее уже бо отмщение обидящих ны посылается». «Итако возлегшее – успоша». И пришедший столетний старец невидим стал. Так рассказывал «священновозжигатель». Старцы дивились и затем собором пели молебен. Надежда на спасение обители укрепилась в них еще более, и не ослабевала даже на все то время, когда Мещеринов копал кругом стены рвы и строил городки. Один из осажденных, беглец и служитель Дмитрий имел даже на столько храбрости, что кричал со стен стрельцам, ходившим кругом монастыря, следующее: — Пошто много, о любимии, труждаетесь и толикия подвиги и потуги всуе проливаете, приступающие ко стенам града, зане и пославый вас Государь-царь косою смертною посекается: света сего отходит. Слышавшие слова Дмитрия приняли их за юродство и ругательства, но слова эти впоследствии сбылись, «показались истиною» — прибавляет автор. Между тем рвы были выкопаны; городки выстроены, высоты равной со стенами монастырскими [8], подкопы сделаны и засыпаны порохом; к стенам приставлены были лестницы: войско московское пошло на приступ; а Соловецкие старцы – в соборную церковь. Там они слезами и молитвами просили себе заступления. На стенах остались стража и слуги монастырские, которые не позволяли воинам восходить на стену и «охрабрившиеся» сбрасывали лестницы. Приступ был неудачен. Воевода был в отчаянии [9]…
[1]. Соловецкая летопись говорит, что челобитная отправлена к царю с соборным старцем Кириллом и двумя послушниками.
[2]. Челобитную эту обличали: Никифор Феотокий, бывший астраханский архиепископ в своих ответах, изд. 1780 г. и Юрий Сербянин в письменной книге «Обличение на Соловецкую челобитную». В 1834 и 1835 г. ее снова опровергали в беседах в глаголемому старообрядчеству.
[3]. Соловецкая летопись говорит, что Соловецких монахов Варфоломея и Иосифа в монастырь не пустили.
[4]. «Киновия — по объяснению автора, есть общежительство, собранное из стекающих иноков во едино-имянное и единотрапезное, паче же единомысленное спасительное пребывание».
[5]. Главным начальником в монастыре собор старцов назначил келаря Савватия Абрютина (постриженнаго в монашество из московских дворян). Звания сотников, пятидесятников, пушкарей, зачинщиков и камнеметателей разобрали себе соборные рядовые старцы (числом более 500 человек). Но при этом важно еще одно обстоятельство, о котором почему-то умолчал наш автор, и о котором рассказывает Игнатий, митрополит сибирский, постриженик Соловецкий, (тотчас после осады три года живущий в монастыре на послушании в звании экклесиарха церковнаго уставщика). В одном из трех своих, известных посланий, он говорит, что в обитель пришли из Астрахани сообщники Стеньки Разина, пойманнаго уже и казненнаго. Явясь в Соловках, они поспешили расположить в свою пользу всю братию, и, уверивши их в своем знании военнаго дела, успели поставить своих начальников Фаддея кожевника и Ивана Сарафанова. Эти начали противиться не только новопреданиям Никона, но и царя Алексея «не восхотели себе в государя имети». Донские казаки говорили старцам: «постойте, братие, за истинную веру и не креститеся тремя персты: это печать антихристова». Похулили таким образом икону св. Троицы «в трех перстах изображенную». «Сеже они казаки того ради с ними протворяхуся, яко да время восприемше, онех убо во обители братство же и мирских всех убо по биют; богатство же разбойнически из обители восприемши, сами кождо где может убежати» — прибавляет далее Игнатий. Но предвещание это – как известно – не оправдалось и самое подозрение не имеет достаточных оснований. Дело противления было делом общим; личные интересы исчезли. «Донские казаки, никого же в обитель пущаху приходящих, ниже молитвы ради, ниже инаго какого востребования» — говорит в другом месте тот-же Игнатий.
[6]. Автор наш опять, неизвестно по какой причине, делает пропуск. Еще прежде прибытия воеводы Волохова явились (в 1667 г.) от царя архимандрит Сергий с патриаршим боярским сыном Григорием Юровским. Увещания их были не приняты. Из монастыря были взяты ссыльный князь Львов и келарь Абрютин, за которыми нарочно прислан был стрелецкий голова Иван Лопатин. На место Абрютига старцы избрали в келари монаха Азария-будильника, а в казначеи иеромонаха Геронтия. Так, по крайней мере, свидетельствует Соловецкая летопись. Она же указывает на второго миротворца-стольника Александра Хитрово, явившегося в Сумской острог вместе с Савватием Абрютиным, обратившимся в православие. Соловецкие монахи и их не послушались. Во время осады стряпчим Волоховым, в 1670 году, выехал их гавани в море чернец Азарий с 13 монахами и 24 человеками мирских людей на вооруженных лодках для ловли рыбы, но были захвачены в плен и отосланы в Сумской острог для строжайшего содержания. Это событие также почему-то пропущено нашим автором, во всех других случаях не упустившим малейших подробностей этаго дела.
[7]. Соловецкий летописец добавляет, что Иевлев выстребован был в Москву за насильственные поступки и за притеснение монастырских крестьян.
[8]. Всех городков, то есть батарей и брустверов – по свидетельству Соловецкой летописи – сделано было 13.
[9]. Этот первый приступ произведен был (по Соловецкому летописцу) 23-го декабря 1676 г.